Неточные совпадения
Город уже проснулся, трещит,
с недостроенного дома
снимают леса, возвращается
с работы пожарная команда, измятые, мокрые гасители
огня равнодушно смотрят на людей, которых учат ходить по земле плечо в плечо друг
с другом, из-за угла выехал верхом на пестром коне офицер, за ним, перерезав дорогу пожарным, громыхая железом, поползли небольшие пушки, явились солдаты в железных шлемах и прошла небольшая толпа разнообразно одетых людей, впереди ее чернобородый великан нес икону, а рядом
с ним подросток тащил на плече, как ружье, палку
с национальным флагом.
Вечером солон убил белку. Он
снял с нее шкурку, затем насадил ее на вертел и стал жарить, для чего палочку воткнул в землю около
огня. Потом он взял беличий желудок и положил его на угли. Когда он зарумянился, солон
с аппетитом стал есть его содержимое. Стрелки начали плеваться, но это мало смущало солона. Он сказал, что белка — животное чистое, что она ест только орехи да грибки, и предлагал отведать этого лакомого блюда. Все отказались…
Мы
с Ноздриным
сняли с себя верхнее платье и повесили его под крышей гробницы, чтобы оно просохло. Всю ночь мы сидели у костра и дремали, время от времени подбрасывая дрова в
огонь, благо в них не было недостатка. Мало-помалу дремота стала одолевать нас. Я не сопротивлялся ей, и скоро все покончил глубоким сном.
Он ошибся именем и не заметил того,
с явною досадою не находя колокольчика. Но колокольчика и не было. Я подергал ручку замка, и Мавра тотчас же нам отворила, суетливо встречая нас. В кухне, отделявшейся от крошечной передней деревянной перегородкой, сквозь отворенную дверь заметны были некоторые приготовления: все было как-то не по-всегдашнему, вытерто и вычищено; в печи горел
огонь; на столе стояла какая-то новая посуда. Видно было, что нас ждали. Мавра бросилась
снимать наши пальто.
Пока хозяйка вздувала
огонь, а хозяин слезал
с полатей, нетерпение вновь приехавших дошло до высочайшей степени; они стучали в ворота, бранили хозяина, а особливо один, который испорченным русским языком, примешивая ругательства на чистом польском, грозился сломить хозяину шею. На постоялом дворе все, кроме Юрия, проснулись от шума. Наконец ворота отворились, и толстый поляк, в провожании двух казаков, вошел в избу. Казаки, войдя, перекрестились на иконы, а поляк, не
снимая шапки, закричал сиповатым басом...
Мы
снимали разную охотничью сбрую, разводили
огонь и принимались готовить охотничий обед. У Николая Матвеича хранился для этого железный котелок, в котором приготовлялась охотничья похлебка из круп, картофеля и лука,
с прибавкой, смотря по обстоятельствам, очень расшибленного выстрелом рябчика, вяленой сибирской рыбы-поземины или грибов. Вкуснее такой похлебки, конечно, ничего не было на свете; а после нее следовал чай
с свежими ягодами — тоже не последняя вещь в охотничьем обеде.
И боже мой, неужели не ее встретил он потом, далеко от берегов своей родины, под чужим небом, полуденным, жарким, в дивном вечном городе, в блеске бала, при громе музыки, в палаццо (непременно в палаццо), потонувшем в море
огней, на этом балконе, увитом миртом и розами, где она, узнав его, так поспешно
сняла свою маску и, прошептав: «Я свободна», задрожав, бросилась в его объятия, и, вскрикнув от восторга, прижавшись друг к другу, они в один миг забыли и горе, и разлуку, и все мучения, и угрюмый дом, и старика, и мрачный сад в далекой родине, и скамейку, на которой,
с последним, страстным поцелуем, она вырвалась из занемевших в отчаянной муке объятий его…
Он не слушался и изо всех сил настаивал на необходимости припарок и, сверх того, двух-трех чашек слабого чаю, выпитых вдруг, — «но не просто горячих-с, а кипятку-с!» — Он побежал-таки к Мавре, не дождавшись позволения, вместе
с нею разложил в кухне, всегда стоявшей пустою,
огонь, вздул самовар; тем временем успел и уложить больного,
снял с него верхнее платье, укутал в одеяло и всего в каких-нибудь двадцать минут состряпал и чай и первую припарку.
Он вышел и через минуту внес в юрту две переметные сумы. Развязав ремни, он стал вынимать оттуда привезенные
с собою припасы: круги мерзлого масла, мороженого молока, несколько десятков яиц и т. д. Кое-что из привезенного он разложил у меня на полках, остальное вынес на мороз, в сени, чтобы не растаяло. Затем он
снял шаль, шубу и кафтан и, оставшись в красной кумачной рубахе и шароварах из «бильбирета» (род плиса), уселся против
огня на стуле.
Андрей. Ведь вот только десять слов сказать, там и легче будет, как гора
с плеч свалится; да как их эти слова-то, выговоришь?.. Готовы они, на губах вертятся, а изнутри-то совесть как
огнем жжет!.. (Садится к столу и
снимает с пальца кольцо.) Уж решено, кончено, обдумано, а, точно, что живое отрываю от себя!.. Да и та мысль в голову лезет.., не отдать бы мне своего счастья
с этим кольцом!..
Капитан
снял шапку и набожно перекрестился; некоторые старые солдаты сделали то же. В лесу послышались гиканье, слова: «иай гяур! Урус иай!» Сухие, короткие винтовочные выстрелы следовали один за другим, и пули визжали
с обеих сторон. Наши молча отвечали беглым
огнем; в рядах их только изредка слышались замечания в роде следующих: «он [Он — собирательное название, под которым кавказские солдаты разумеют вообще неприятеля.] откуда палит, ему хорошо из-за леса, орудию бы нужно…» и т. д.
Выпили хорошо, закусили того лучше. Потом расселись в кружок на большом ковре.
Сняв с козлов висевший над
огнем котелок, ловец поставил его возле. Татьяна Андревна разлила уху по тарелкам. Уха была на вид не казиста; сварив бель, ловец не процедил навара, оттого и вышла мутна, зато так вкусна, что даже Марко Данилыч, все время
с усмешкой пренебреженья глядевший на убогую ловлю, причмокнул от удовольствия и молвил...
Минут через десять женщина
сняла котел
с огня и стала по чашкам разливать похлебку, сваренную из юколы, сухой кетовой икры и жидкой чумизы.
Но вот наконец все налажено: высокая соломенная кукла мары поднята на большой камень, на котором надлежит ее сжечь живым
огнем, и стоит она почти вровень
с деревьями: по древяным ветвям навешана длинная пряжа; в кошелке под разбитым громом дубом копошится белый петух-получник. Сухой Мартын положил образ Архангела на белом ручнике на высокий пень спиленного дерева,
снял шляпу и, перекрестясь, начал молиться.
On me verra au feu [Меня увидят под
огнем (франц.).], полюбят меня, будут уважать меня не за одно имя, — крест, унтер-офицер,
снимут штраф, и я опять вернусь et, vous savez, avec ce prestige du malheur! Ho quel désenshantement [и, знаете,
с этим обаянием несчастья!
Шатер для него разбит, стража приставлена. Возле соорудили и походную церковь полотняную (в ней же постлали сперва кожу, а на ней плат, на который и ставили алтарь; когда ж
снимали церковь, палили место под нею
огнем). Великий князь вошел к себе в палатку
с сыном, и все дворчане разошлись по своим местам.
Убийственный
огонь, высылаемый Вульфом,
снимал людей
с батарей, как проворный игрок шашки
с доски, подрезывал лафеты у мортир, рассыпал амбразуры и в несколько часов уничтожал труды нескольких дней.
— Так мы кстати столкнулись: авось высечем
огонь! Вот в чем дело. Дошли до меня весточки в некоей конфиденции… а
с какой стороны ветер дул, не могу тебе поведать — в другое время, ты знаешь, я
с своих плеч
снял бы для тебя рубашку, — вот изволишь видеть, кум, дошли до меня весточки, что ты под Мариенбургом спровадил какого-то голяка, шведского пленного, куда, на какую потребу, бог весть!..
Уже смеркалось, когда Денисов
с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший
огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки, казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устраивавшие стол из двери. Петя
снял и отдал сушить свое мокрое платье и тотчас же принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
С него
сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового
огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь.